Океанский патруль. Книга 1 - Страница 119

119

Прохор Николаевич посмотрел на своего помощника. На его гладко выбритое лицо. На его отутюженные брюки. На конец шарфа, торчащий из кармана. «Помощник, — подумал он вдруг с неприязнью. — Что это у него — равнодушие или дурость?»

— Не верю! — сказал он. — Быть такого не может, чтобы Алешка Найденов, и вдруг… Нет, не верю!

— А я верю. И погоны спорол. И бежал…

Артем доложил, что образовавшийся во время шторма ледовый нарост на палубе сколот, обстоятельно рассказал о всех работах, проведенных на корабле со времени поставки на швартовы.

Потом положил перед командиром записку.

— Это надо в приказ по кораблю, — сказал он.

— О чем здесь?

— Я объявляю Мордвинову три наряда вне очереди.

— В чем он провинился? — спросил Рябинин, и его толстые короткие пальцы нервно забарабанили по краю стола. — Ну?..

— Резок. Срывается на грубость. Прохор Николаевич тяжело задумался.

— Что ж я не оправдываю Мордвинова, но я тоже бываю резок. Да и ты не ангел. Это все-таки лучше, чем мямлить, как это делает Векшин.

— Вам простительна резкость, — ответил Пеклеванный. — Вы командир патрульного судна, которое воюет.

— Ну и тем более непростительно. И я, уж если перекипит во мне, стараюсь сорвать злобу на ком-нибудь из домашних. Только не на тех, с кем служу.

— Хорошо, что у вас есть домашние, — обдуманно пошутил Пеклеванный, желая вслед за этим спросить о том, какие имеются вести от Ирины Павловны, и таким образом смягчить командира.

Но старший лейтенант неожиданно для Артема перевел эту шутку на прежнюю тему.

— Да, — сказал он, — вот у Мордвинова нету домашних. Он сирота, я взял его перед войной на траулер из детдома… А ты никогда не задумывался, лейтенант, что Мордвинов бывает груб только с тобой?

— Я не замечал этого, — вдруг смутился Пеклеванный. — Насколько я вижу, Мордвинов… как бы вам это сказать?.. Он… Бегло прочитав записку Артема, Рябинин прервал его:

— Ну так вот что, помощник: это в приказ я не подпишу. В ваши отношения вторглась личная неприязнь одного к другому. И если Мордвинов позволяет себе грубо разговаривать только с тобой, то ты, помощник, уже готов отправить его на гауптвахту.

— Я не совсем хорошо понимаю вас.

— Не-е-ет, ты хорошо понимаешь меня! И брось, лейтенант, притворяться, что не понимаешь! Я старше тебя, плаваю больше, людей знаю лучше — меня провести трудно. И я вижу, что Мордвинов любит Китежеву, это из него никакими нарядами не вышибешь, а ты… Впрочем, ты, может быть, и не любишь ее…

Рябинин помолчал немного и закончил:

— Надо, помощник, уважать в человеке все человеческое. Жалеть людей необязательно, а вот уважать их — нужно и должно!

Разорвал записку, бросил лоскутья бумаги в корзину. Сказал уже другим тоном:

— Мне кажется, Артем Аркадьевич, завтра ясная погода будет — может, начнем с утра красить палубу?..

Дверь раскрылась, и в нее с размаху влетел Сережка: шинель расстегнута, шапка на затылке, тельняшка не прикрыта матросским галстуком.

— А я думал — тебя нет! — крикнул он.

— Кру-гом! — скомандовал ему отец. — И появишься здесь, когда приведешь себя в порядок. Притом, кроме меня, здесь находится еще один офицер…

Через минуту Сережка постучал в дверь, уже одетый по форме, приветствовал Пеклеванного:

— Здравия желаю, товарищ лейтенант!

— Вот сразу бы так, — сказал ему отец, и, когда помощник ушел, Сережка положил на стол газету:

— Читай!..

Рябинин вначале не понял, что читать, и пробежал глазами сводку: шли ожесточенные бои на подступах к Кривому Рогу, в районе Корсунь-Шевченковский попали в «котел» и теперь «варились» в нем десять отборных немецких дивизий.

— Да не здесь! — сказал сын. — Ты вот это прочти…

И старший лейтенант прочел:

«Торпедными катерами Северного флота потоплены два транспорта, миноносец, сторожевой корабль и самоходная баржа противника…»

— Ну и прочел, так что?

— Как что? Ведь это я… это мы!.. Наш катер потопил один из пяти кораблей…

— Молодец! — коротко похвалил его Рябинин и, как-то неловко притянув к себе, поцеловал. Но, отпустив сына, снова сделался по-обычному суховатым и сдержанным. — Ну, как живешь? — только и спросил всего.

— Хорошо! — отозвался сын. — Изучаю морское дело, управление катером, стреляю из пулемета. Пока, правда, по мишеням. Вот жаль, Никольский лежит в госпитале, а то бы сейчас я уже умел водить катер как настоящий боцман. Подал заявление в комсомол.

— Нескромно.

— Что? — переспросил Сережка.

— Нескромно, говорю, — повторил Рябинин. — Побывал в одном бою, вынес штаны сухими и уже, наверное, считаешь себя героем.

— А мне уже предложили…

— Кто?

— Комсорг катера.

— Значит, ты сделал что-то такое, что дает тебе право быть комсомольцем.

— Да ничего я не сделал! Стоял, как дурак, и держал пулеметную ленту.

— А-а, вот видишь, держал ленту! Значит, все-таки что-то делал?

— Так это и любой может, у кого есть руки.

— Ну, это, положим, ты ерунду говоришь. Я знал матроса, который в открытом море боялся бачок с кашей по палубе пронести, не то что пулеметную ленту держать. А ты, очевидно, не дураком стоял… Только разве расскажешь! Вот принес газету, под нос сунул: «Читай, батька!» Весь в меня пошел, каждое слово щипцами тянуть нужно…

Обиженно махнув рукой, Прохор Николаевич достал банку с табаком, стал набивать свою трубку.

— Надо бы дома в аквариуме воду менять почаще, — сказал он совсем о другом. — Мать вернется из экспедиции, а рыбы вверх животами плавают. Вот влетит нам тогда!..

В дверь неожиданно постучали. Вошел Вахтанг Беридзе. От его шинели пахнуло морской сыростью.

119