— Да давай, не тяни ты, рассказывай!
— И расскажу. Вот я его и погладил. Вдоль хвоста. Тигре это, видать, не понравилось. Все-таки — не кошка ведь. Он хвостом-то кэ-эк махнет! А рядом со мной купчиха сидела. Прямо по морде ее так и стебанул! А купчиха кра-асивая такая. Я хвост от нее вежливо отвел и говорю: «Извините, мол, животная — не человек, она же не понимает». И держу хвост. Тут моя тигра кэ-эк рявкнет на дрессировщицу! Да как бросится в ее сторону! Не давать же пропасть дамочке. Я тут хвост на руки намотал, ногами в барьер уперся. Натянул что есть силы. Дело-то ведь привычное. Что канат, что хвост. Тут молоденький матрос подскакивает: «Господин унтер, говорит, не надо ли помощи?» А в балагане народишко-то…
Вошел рассыльный Мордвинов и прервал рассказ боцмана:
— Комендоры! Готовьтесь на вахту.
— Есть, идем! Что наверху?
— Наверху — небо, внизу — вода, слева — берег, справа — море…
Через несколько минут, одетые по-штормовому, комендоры поднялись на верхнюю палубу. Легкая прозрачная дымка — предвестница ночи — неторопливо сгущалась над морем. Тени двух транспортов колебались во мгле призрачными плоскими силуэтами. Звезды еще не обозначились на горизонте. Летела водяная пыль, ветер тонко и надрывно посвистывал в мачтах. Щелкал телеграф на мостике.
Рябинин стоял в ходовой рубке. Кок принес пробу ужина, балансируя на прыгающей палубе, едва-едва не разлил содержимое тарелки.
— Ты как несешь? — сердито спросил Пеклеванный, берясь за ложку и откусывая кусок хлеба.
— Несу… Только бы не ошпариться. Прямо с жару!
— А пальцы у тебя где?
— Как учили, товарищ лейтенант. На отлете держу.
— Врешь! Опять у тебя пальцы в тарелке купались. Смотри, даже ошпарил их…
Такие сцены во время пробы на походе повторялись уже не раз, и на них мало кто обращал внимание. Может быть, кок и вправду залез нечаянно пальцем в тарелку.
— Но надо же понять и кока, — говорил Рябинин. — Ты, парень, только руки мой почаще. А вот скажи, нет ли косточки у тебя? Моселка бы мне поглодать!
Скоро кок принес на мостик большую кость с сочными махрами мяса, и Рябинин, чрезвычайно довольный, что ему угодили, забрался в угол рубки, стал работать зубами. Занятие с костью не мешало ему наблюдать за морем, и он часто покрикивал в сторону рулевого Хмырова:
— Правее, правее немного. Следи за гребнем…
Матрос, прищурив острые раскосые глаза и ссутулив плечи, цепко всматривался в картушку магнитного компаса. Широкие ладони его лежали на штурвале, сжав точеные медные рукояти.
— Рулевой, видишь? — спрашивает Рябинин.
— Так точно, вижу.
Перед патрульным судном встает вспененная гряда. При матовом свете догорающего неба она фосфорится и играет недобрым блеском.
— Раскромсай ее форштевнем к чертовой матери!
— Есть принять волну…
Водяной вал медленно наступает на корабль, угрожая свирепо свистящим гребнем. Рябинин высасывает из кости мозг и смотрит на волну, рассчитывая на глаз расстояние и силу удара. Минута, другая… Раз! «Аскольд» уже погрузил в страшную волну свой полубак, тяжко содрогается машинами и корпусом от напряжения и дифферента. Вода, нависнув над его палубой, кажется, уже никогда не отпустит его.
— Ну-ну, дорогуша, — говорит Рябинин. — Что же ты? Давай, выкарабкивайся как можешь… Покажи свою прыть!
И, развалив волну, с грохотом отряхиваясь от непомерной тяжести, патрульное судно рывком выносится наверх — такое гордое своей победой, все в туче брызг, в каскадах пены.
— Ловко получается! — заметил Самаров. — Любо-дорого посмотреть, приходи, кума, любоваться!
— Неплохо! — крякнул Рябинин. — А все отчего, ты думаешь? А оттого, что ежели имеешь дело с водой, то прежде посоветуйся с опытом, а потом с разумом.
— Как вы сказали? — забеспокоился штурман. — Это очень хорошо. Почти афоризм. Позвольте, я запишу на память?
Он тут же достал блокнот и, закрываясь от пронизанного брызгами ветра, записал полюбившуюся ему фразу.
— Ну-ка, — сказал Прохор Николаевич, — покажи, что у тебя там такое? Ты ведь у меня умница!
— Да так, — смутился юноша, — разное… Для памяти!
Прохор Николаевич глянул на свежую запись, внизу которой в скобках стояли его имя и дата.
— Только ведь это не мои слова, — заметил он, снова принимаясь за кость. — Ты меня здесь зачеркни и поставь Леонардо да Винчи: это он так мудро сказал о воде.
— А вы читали Леонардо да Винчи? — недоверчиво хмыкнул Пеклеванный.
— Никогда я его не читал, — прямодушно ответил Рябинин. — Это у меня жена читала. Она у меня баба толковая… И вообще, мне повезло в жизни! — вдруг признался он, и это признание прозвучало на мостике несколько неожиданно. — Когда мужчине встречается женщина, которая умнее его, то мужчина бывает счастлив вдвойне… Можешь записать, штурман. Перед свадьбой тебе пригодится. И это уже не Леонардо да Винчи, а я — Прохор Николаевич Рябинин!
— Благодарю, но это мне как-то… не совсем.
— Ну, и черт с ним. Я не обижусь…
Дверь рубки отлетает в сторону. Мордвинов, вытирая мокрое лицо, кричит в каком-то диком восторге:
— Два дыма! Два дыма на горизонте! Курсовой — сто пятьдесят, скорость — двадцать узлов!
Кость — такая сочная и вкусная! — летит за борт.
— Тревога! Английского парня для связи — наверх!..
Рябинин ставит телеграф на «полный вперед». Вода с ревом и грохотом расступается перед «Аскольдом». С верхней площадки летят чехлы, обнажая на массивной трубе дальномера зоркие линзы. Мордвинов поспешно протирает объективы спиртом, и «чечевицы» дымятся на морозе — это на них тает тонкая пленка льда.