Точный доклад вернул Рябинину прежнюю бодрость. Он отдал приказ: ставить подпоры, защищать от воды каждый отсек, вторую кочегарку не сдавать…
— Вторая кочегарка не сдается! Там Пеклеванный!..
— Первая?
— С первой беда! — отмахнулся Мацута, ставя ноги на трап. — Ни один не вылез. Наверное, погибли.
— Всю команду на борьбу с водой!.. Рябинин вырвал из блокнота листок, написал на нем крупными прыгающими буквами:
«Корабль торпедирован подлодкой. Координаты…»
— Отнести в радиорубку. Передать в эфир клером!..
По мостику плыл горький белесый чад. Это штурман уже сжигал секретные коды, бросая в воду тяжелые свинцовые переплеты.
…Щека разодрана в кровь. Галстук съехал набок. Золотые запонки отлетели к черту. Пеклеванный, схватив кувалду, забивает аварийные клинья.
— Держи подпору!.. Ставь!.. Свети фонарем!.. Бей!.. Крепче бей!.. Да не по пальцам, черт бы тебя брал!
Трещит дерево. Хрустят заклепки. Из разорванного котла тугими струями хлещет кипяток. Горячий пар обжигает легкие. Губы, хватающие раскаленный воздух, немеют от боли. Вторая кочегарка уже по колено залита водой.
Мушкеля взлетают вверх и с грохотом падают вниз. Дыхание хрипло вырывается из груди. В зеленом свете аварийных фонарей видны ожесточенные лица матросов. Переборка, в которую давит море, выгибается дутой, сочится по всем швам.
Но в сплошной темени, ударяясь об углы механизмов, люди бросаются вперед — туда, где Пеклеванный бьет кувалдой по аварийным клиньям.
— Тащи подпору!.. Ставь выше!.. Бей, бей, бей!.. Ничего, ребята, сто лет проживем!.. Ничего!.. Го-го-го!..
И казалось, рухни сейчас переборка — матросы вымостят пробоину своими телами.
И первым подставит свое тело под свирепый напор воды сам лейтенант Пеклеванный!
…Первая кочегарка стала могилой. Перекошенный взрывом люк заклинен… Пять матросов метались по отсеку, не находя выхода на палубу. Скоро под ногами заплескалась вода. Ее становилось все больше и больше.
Кочегары в сотый раз бросались к люку, стараясь выбить его железную крышку, но — тщетно.
— Братцы, неужели умирать здесь?..
И вдруг раздался свисток. Клапан переговорной трубы откинулся. Кочегар вынул пробку, прильнул ухом к раструбу.
— Спокойно! — донесся усиленный медью голос Самарова, — Выход есть: открывайте запасную горловину, ведущую в бункер. А я — освобожу проход от угля!..
Горловиной не пользовались несколько лет. Тридцать две гайки, державшие ее, заросли ржавчиной и почти не были видны под многолетними слоями красок.
— Подай ключ! — скомандовал машинист Корепанов. — Ключ подай, черт возьми!..
Кое-как сбили первую гайку. Оставалось сбить еще тридцать одну.
Корабль погружался…
…Пар и туман немного рассеялись. Одинокая чайка, прилетевшая с берега, долго билась над мачтами, кричала о чем-то жалобно и тоскливо.
— Штурман, — приказал Рябинин, — вот эту записку передай в штаб. Передай шифром. И всю, до конца!
— Есть, Прохор Николаевич!..
Мацута взбежал на мостик снова:
— Товарищ командир, вода затопила вторую кочегарку!.. Переборка не выдержала!.. Насосы не действуют!.. Вода продолжает распространяться по трюмам!..
— Ответ на радиограмму получен?
— Да, «Ричард Львиное Сердце» идет на помощь!
— Тогда, — выдавил сквозь зубы Рябинин, — можно покидать палубу. Мы сделали все, что могли, а лишних жертв — не надо… Покидать палубу!
…И по темным отсекам долго гуляло железное эхо:
— Спускать шлюпки… Надеть пояса… Покинуть палубу…
О, как тяжело оторвать от поручней руки!
О, как трудно, почти невозможно, расстаться с родной палубой!
О, как страшно броситься в ледяную воду!..
Покидая «Аскольд», матросы, по нажитой годами привычке, плотно закрывают за собой двери, за которыми уже гудит и мечется вода.
Море со все нарастающей силой врывается в истерзанное, еще теплое нутро корабля. Разъяренная масса тяжелой воды мечется в узких проходах. Срывает приборы, огнетушители, двери. Грохот и плеск заглушают человеческие стоны, ругань, крики…
Это уже все. Это — конец.
Из ослабевших рук падают увесистые мушкеля. Валятся подпоры. Шуршат под ногами ненужные парусиновые пластыри.
Матросы молчаливой цепочкой, один за другим, поднимаются по искореженным трапам.
…Но из кочегарки, наполовину залитой водой, не хочет уходить механик Лобадин. Он сидит на площадке манометров и в сплошной темноте надрывает всем душу:
— Не уйду!.. Я этот корабль сам строил!.. Я вам покажу, как умирают моряки!.. Я восемь лет на «Аскольде» служу… Слу-ужу-у-у!..
Пеклеванный бросился с трапа, доплыл до площадки, хватаясь за шипевшие от воды раскаленные поручни.
— Ты что?.. — выругался он свистящим от злобы шепотом. — Не пойдешь?.. Ах ты… баба!..
Дважды ударил механика кулаком, стащил его с площадки в воду. Дотянул до трапа, скомандовал:
— Лезь… Лезь, я тебе говорю!.. Жить надо!..
— …Кораблям в море… Я — «Аскольд»… Я — «Аскольд»… Вы слышите меня?.. Последний раз… последний раз говорит с вами «Аскольд»…
Под самым мостиком, в тесной радиорубке, маленький радист кричал в микрофон передатчика, приникнув курносым лицом к аппарату:
— …Спускаю шлюпки… Держусь на плаву еще минуты четыре… Вода уже заливает рубку… Слушайте, слушайте… всем, всем… Мы сделали все, что могли…
Расталкивая ногами мутно-вспененную воду, Векшин вломился в рубку, крикнул:
— Уходи! Спасательный пояс у тебя где?..
— В шлюпке.
— Шлюпки уже отошли. Возьми мой!.. Молчи!..
Офицер сорвал с себя пояс, силком застегнул его на матросе, остался в рубке один. Мотор умформера работал уже наполовину в воде, разбрызгивая желтые искры, шипели мокрые щетки коллекторов. Векшин положил перед собой записку Рябинина, и в эфир посыпалась отрывистая чечетка морзянки: та-ти-ти, та-та, ти-та-ти-ти!