Вечером он сел в маршрутный автобус, совершавший ежедневные рейсы вдоль побережья, и купил билет до одного курортного поселка. Было уже поздно…
Этот особняк стоял на самом отшибе поселка, черные ели шумели верхушками над его острой крышей. Отто Рихтера впустил внутрь мужчина средних лет и средней упитанности, облаченный в офицерские галифе и лыжный свитер. Он провел обер-лейтенанта наверх, осветил его лицо лампой.
— Я вас не знаю, — сказал он.
— Зато я хорошо знаю вас, — ответил обер-лейтенант. — И вспомнил я о вас, господин Лыткин, не случайно: вы нужны мне. Вернее, даже не вы, а тот аппарат, которым вы имеете право свободно пользоваться для связи с Мурманском.
Мужчина дернулся к телефону, но Отто Рихтер остановил его, достав из кармана кусок провода:
— Я был бы дураком, если бы не сделал этого. Теперь можете звонить сколько угодно…
Вошла, позевывая, растрепанная женщина в засаленном халате, с удивлением посмотрела на немецкого офицера:
— Анатоль, кто это к тебе?
«Дарревский молодчик» понялся ей навстречу.
— Здравствуйте, Клеопатра Федоровна, — приветливо сказал он. — Что же вас давненько не видно в Мурманске? Женщина в ужасе отшатнулась назад к стенке.
— Вы… вы… — начала она.
И вдруг она вцепилась в горло обер-лейтенанту, крича:
— Анатоль, стреляй его, сволочь! Ты что, не видишь разве? Он же ведь — оттуда!..
Обер-лейтенант разжал ее руки на своей шее и отшвырнул истеричку от себя.
— Я с тобой, сукой, разговаривать не желаю, — сказал он по-русски и увидел направленное на него дуло пистолета.
— Вы знаете, куда попали? — спросил его мужчина.
Отто Рихтер сел в кресло. Женщина трясущимися руками доставала из пачки сигарету.
— Анатоль, дай же мне спичку!
— Пожалуйста, — и обер-лейтенант чиркнул перед ней своей зажигалкой. — Я знаю, — спокойно повторил он, — куда я попал. Я попал к изменникам родины, но вы мне сейчас нужны! Вы уже догадались, кто я такой. Мне нужно передать на Большую землю одно сообщение. Конечно, моим шифром. Можно даже и вашим, так как мы его все равно знаем…
— Анатоль, — взвизгнула женщина, — ты видел такого дурака?
— Да замолчи ты, зараза! — прикрикнул на нее мужчина, не сводя с обер-лейтенанта своего пистолета. — Мы же ведь, — сказал он, — так тебя сейчас обработаем, что родная мать не узнает.
— Это глупо, — ответил Отто Рихтер. — Не следует тратить время на разговоры. Я-то ведь хорошо знаю, что вы исполните все, что я потребую от вас, и даже…
Короткий рывок всем телом — и обер-лейтенант уже имел два пистолета: один — свой — в кармане, второй — чужой — в руке.
— А-а-а… О-о-о, — стонал мужчина, корчась от страшной боли в локтевом суставе.
— Да, это больно, — спокойно продолжал «дарревский молодчик». — Так вот, я и предлагаю вам не тратить времени, а исполнять то, что я от вас требую.
— Но почему вы так уверены, что мы настолько морально нечистоплотны, что согласимся на все ваши требования?
— Да просто потому, что ваша моральная чистоплотность позволила вам работать на две разведки сразу: на немецкую и на английскую. И если я только дам возможность немцам подержаться за самый кончик хвостика этого казуса моралистики, то они…
— Анатоль, — сказала женщина устало, — передай что он просит, и пусть он поскорее убирается ко всем чертям!..
Штаб армии и Северного флота узнал о плане отравления немцами тундрового побережья в тот день, когда подводная лодка Ганса Швигера входила в Карское море. Капитан-лейтенант Плетнев — тот самый, к которому приходила когда-то Аглая Никонова, — не ожидал никаких сведений и был очень рад, что «пара сапог» благополучно топает по той стороне…
Сиссу
Отгрохотали тяжелые штормы, отгудели свое тоскливое зимние ветры, сугробы стали оседать книзу — близилась весна.
Где-то на юге она сейчас уже буйно шагала по цветущей земле, выпускала из улья первую пчелу, садовод подстригал пушистые ветви, а здесь, на параллели шестьдесят девятой, еще только-только побежал первый ручей и снова замерз под вечер.
И хотя Левашев, прибыв на новое место службы, получил для себя лыжи, он уже не мог верить в зиму — она отступала, пора было скинуть валенки. Командир роты, что занимала позицию на перешейке между озерами Лайдасалми и Хархаярви, капитан Афанасий Керженцев сказал Левашеву:
— Будете служить в отделении ефрейтора Лейноннен-Матти. Он вам все объяснит, всему научит…
Левашев отыскал ефрейтора в одной из землянок, пол которой был устлан пахучими еловыми ветками. Лейноннен-Матти оказался поджарым пожилым человеком с твердым, волевым лицом, побуревшим от жгучих карельских морозов. Он сидел возле печурки, в которой пламя весело облизывало сучья сухостоя, и стругал какую-то короткую палочку.
Оглядев нового солдата светлыми глазами, ефрейтор сказал:
— Полушубок — снять!
Левашев скинул с плеч душную овчину, остался в одном ватнике. Лейноннен-Матти удивленно посмотрел на бойца, сухо улыбнулся:
— Перкеле, еще и ватник!.. Наверное, с егерями воевал?
— Так точно, товарищ ефрейтор! Был слегка контужен, вот теперь из госпиталя прямо к вам…
— Ватник снимай тоже, — распорядился Лейноннен-Матти. — Получишь взамен две пары теплого белья и свитер. Здесь тебе не егерь, а финн. Откуда и не ждешь его, примчится на лыжах и саданет тебе свой пуукко под самое сердце. Ты в своем полушубке да ватнике и развернуться не успеешь, как от финна одна только лыжня осталась… Понятно?
— Чего уж тут не понять, товарищ ефрейтор. Лейноннен-Матти протянул солдату кисет с самосадом, они закурили, и ефрейтор продолжал: